Несколько лет назад (таких насыщенных, что кажется, будто это было в прошлой жизни) жарким, томительным, уже не зеленым, но все еще сочным августом, мы с подругой поехали к моим корням, в деревню, где жила моя бабушка, а я маленькой девочкой проводила каждое лето.
Мы бродили по пыльным улочкам поселка, гоняли на озеро босиком по раскаленным пыльным дорожкам, дружно облезали и намазывались сметаной после первого усердного дня на импровизированном деревенском пляже, занимались йогой, немало смущая этим селян, говорили о моих предках, сидя у их могил. Я рассказывала истории о них, а Эл обмолвилась потом, что ей кажется, будто она не просто слушала воспоминания о незнакомых ей, давно ушедших людях, а познакомилась лично и с бабушкой, и с дедушкой. Мы могли полдня кряду молча читать каждый свою книгу, как чудо слушали лошадь, умиротворяюще и волшебно цокающую под окнами ранним утром и конечно долго-долго говорили о разном, мечтали, размышляли.
Но история не об этом. На обратном пути мы приехали в Москву рано, задолго до поезда, спали мало или не стали ложиться вовсе от страха опоздать на электричку. В Москве заехали «в гости» кто к Есенину, кто к Михею, благополучно забыли название станции, на которой наш вокзал, еле поспели на трогающийся поезд и порядочно поссорились уже не помню из-за чего, как только забрались в него.
Эл мгновенно уснула, раздосадованная и уставшая, а я отправилась с книгой и плеером в освещенную часть вагона, то есть в тамбур. Сижу, как в давние времена мы сиживали в общаге (одну тапку под попу, на вторую – ноги), смотрю за окно. Попробовала читать – не вышло, стала слушать музыку. Вдруг в пустынный тамбур вваливается мужчина в форме проводника, глядит на меня, пристально и внимательно и не заметив тапка под моей попой, строго так говорит мне, чтобы я не сидела на полу.
В этом замечании звучало что-то вроде отцовской заботы или грубоватого волнения старшего брата за сестренку, я точно знала, что никакой угрозы этот человек мне не сулит. Мы с ним проговорили несколько часов кряду.
Его вагон напоминал армейскую казарму, в том плане, что там все работало согласно «уставу», как будто невидимые солдаты-новобранцы под его строгой муштрой заправляли кровати по всем правилам, с идеально ровными кантиками по краям, намывали полы до блеска, вовремя обеспечивали всегда такие шумные и неприветливые клозеты поезда туалетной бумагой и мылом, своевременно выносили мусор. Ну потому что имея огромный опыт путешествий в поездах, я не могла поверить, что такой порядок и чистоту может обеспечить один единственный пьяноватый хмурый проводник.
Он оказался удивительно интересным собеседником и человеком, с очень открытым симпатичным лицом, большими грустными глазами и редко появляющейся, но совсем детской светлой улыбкой. Чаще всего улыбка эта не появлялась даже, а просвечивала сквозь тоску на его грустном лице, когда он вспоминал детство. Там, поздним вечером, в бесконечном гуле и стуке идущего состава из глаз этих сочилось так много горечи, неизъяснимой тоски и боли, что не передать. Он излучал неизъяснимой силы любовь к своей стране, рассказывал о том, как стал военным, как неоднократно бывал в горячих точках, что пережил там, как постепенно, иногда волей случая, иногда по собственной глупости, потерял все, чем дорожил.
Он признался в том, что пережитое не дает ему спать на земле, в пути жить легче, но и поезд располагал его выпить. Раз за разом после того, пассажиры в большинстве своем уже спали, а вся работа проводника была безукоризненно выполнена, он доставал горячительное и пытался расслабиться. Впрочем, знал меру.
На утро, встретившись с проснувшейся Эл, мы со смехом позабыли нашу размолвку, попивая на удивление вкусный кофе, приготовленный нашим проводником, а Эльвина поведала мне, что проснувшись глубокой ночью, она решила почитать с плеером в тамбуре, точно так же как я, она сидела на том же месте с плеером той же марки в руках, когда в тамбур вышел проводник. Когда он увидел ее, другую девушку, на том же месте, в той же позе, лицо его озарилось таким удивлением, что проводник подумал, что допился до галлюцинаций и ему уже мерещатся разные люди на одном и том же месте. Такая у нас вышла смена караула. Однако, и они с Эл проговорили о разном несколько часов. Разговоры сложились разные, но оба интересные каждой стороне.
Уже добравшись домой, мы долго делились впечатлениями об этом странном, отчаянно несчастливом и вместе с тем добрым и светлом человеке. Обе испытывали странную пустоту и глубокое сожаление от того, что этот крепкий, по-своему сильный мужчина так потерян, вытеснен вместе со своей внутренней бедой из реальной жизни, и ни она ни я не можем никак помочь ему справиться с этим. Он напоминал не человека из плоти и крови, а призрак военного, не способный отойти наконец в мир иной, куда душа его рвется, просится, тянется.
До сих пор, вспоминая эту историю, я так и вижу его, мечущегося по своему идеальному вагону, как по просторной клетке с постоянно сменяющимися подселенцами-пассажирами, не в состоянии обрести наконец-то не счастье даже, а успокоение.
Интересно, как он там? Все еще бороздит Россию-матушку по проложенным ниточкам рельсов или нашел себя? Или все-таки спился и погиб окончательно..?
Пост # 36/100 специально для проекта #я_блоггер_2
21 Дек 2015
0 Comments
Призрак военного
Несколько лет назад (таких насыщенных, что кажется, будто это было в прошлой жизни) жарким, томительным, уже не зеленым, но все еще сочным августом, мы с подругой поехали к моим корням, в деревню, где жила моя бабушка, а я маленькой девочкой проводила каждое лето.
Мы бродили по пыльным улочкам поселка, гоняли на озеро босиком по раскаленным пыльным дорожкам, дружно облезали и намазывались сметаной после первого усердного дня на импровизированном деревенском пляже, занимались йогой, немало смущая этим селян, говорили о моих предках, сидя у их могил. Я рассказывала истории о них, а Эл обмолвилась потом, что ей кажется, будто она не просто слушала воспоминания о незнакомых ей, давно ушедших людях, а познакомилась лично и с бабушкой, и с дедушкой. Мы могли полдня кряду молча читать каждый свою книгу, как чудо слушали лошадь, умиротворяюще и волшебно цокающую под окнами ранним утром и конечно долго-долго говорили о разном, мечтали, размышляли.
Но история не об этом. На обратном пути мы приехали в Москву рано, задолго до поезда, спали мало или не стали ложиться вовсе от страха опоздать на электричку. В Москве заехали «в гости» кто к Есенину, кто к Михею, благополучно забыли название станции, на которой наш вокзал, еле поспели на трогающийся поезд и порядочно поссорились уже не помню из-за чего, как только забрались в него.
Эл мгновенно уснула, раздосадованная и уставшая, а я отправилась с книгой и плеером в освещенную часть вагона, то есть в тамбур. Сижу, как в давние времена мы сиживали в общаге (одну тапку под попу, на вторую – ноги), смотрю за окно. Попробовала читать – не вышло, стала слушать музыку. Вдруг в пустынный тамбур вваливается мужчина в форме проводника, глядит на меня, пристально и внимательно и не заметив тапка под моей попой, строго так говорит мне, чтобы я не сидела на полу.
В этом замечании звучало что-то вроде отцовской заботы или грубоватого волнения старшего брата за сестренку, я точно знала, что никакой угрозы этот человек мне не сулит. Мы с ним проговорили несколько часов кряду.
Его вагон напоминал армейскую казарму, в том плане, что там все работало согласно «уставу», как будто невидимые солдаты-новобранцы под его строгой муштрой заправляли кровати по всем правилам, с идеально ровными кантиками по краям, намывали полы до блеска, вовремя обеспечивали всегда такие шумные и неприветливые клозеты поезда туалетной бумагой и мылом, своевременно выносили мусор. Ну потому что имея огромный опыт путешествий в поездах, я не могла поверить, что такой порядок и чистоту может обеспечить один единственный пьяноватый хмурый проводник.
Он оказался удивительно интересным собеседником и человеком, с очень открытым симпатичным лицом, большими грустными глазами и редко появляющейся, но совсем детской светлой улыбкой. Чаще всего улыбка эта не появлялась даже, а просвечивала сквозь тоску на его грустном лице, когда он вспоминал детство. Там, поздним вечером, в бесконечном гуле и стуке идущего состава из глаз этих сочилось так много горечи, неизъяснимой тоски и боли, что не передать. Он излучал неизъяснимой силы любовь к своей стране, рассказывал о том, как стал военным, как неоднократно бывал в горячих точках, что пережил там, как постепенно, иногда волей случая, иногда по собственной глупости, потерял все, чем дорожил.
Он признался в том, что пережитое не дает ему спать на земле, в пути жить легче, но и поезд располагал его выпить. Раз за разом после того, пассажиры в большинстве своем уже спали, а вся работа проводника была безукоризненно выполнена, он доставал горячительное и пытался расслабиться. Впрочем, знал меру.
На утро, встретившись с проснувшейся Эл, мы со смехом позабыли нашу размолвку, попивая на удивление вкусный кофе, приготовленный нашим проводником, а Эльвина поведала мне, что проснувшись глубокой ночью, она решила почитать с плеером в тамбуре, точно так же как я, она сидела на том же месте с плеером той же марки в руках, когда в тамбур вышел проводник. Когда он увидел ее, другую девушку, на том же месте, в той же позе, лицо его озарилось таким удивлением, что проводник подумал, что допился до галлюцинаций и ему уже мерещатся разные люди на одном и том же месте. Такая у нас вышла смена караула. Однако, и они с Эл проговорили о разном несколько часов. Разговоры сложились разные, но оба интересные каждой стороне.
Уже добравшись домой, мы долго делились впечатлениями об этом странном, отчаянно несчастливом и вместе с тем добрым и светлом человеке. Обе испытывали странную пустоту и глубокое сожаление от того, что этот крепкий, по-своему сильный мужчина так потерян, вытеснен вместе со своей внутренней бедой из реальной жизни, и ни она ни я не можем никак помочь ему справиться с этим. Он напоминал не человека из плоти и крови, а призрак военного, не способный отойти наконец в мир иной, куда душа его рвется, просится, тянется.
До сих пор, вспоминая эту историю, я так и вижу его, мечущегося по своему идеальному вагону, как по просторной клетке с постоянно сменяющимися подселенцами-пассажирами, не в состоянии обрести наконец-то не счастье даже, а успокоение.
Интересно, как он там? Все еще бороздит Россию-матушку по проложенным ниточкам рельсов или нашел себя? Или все-таки спился и погиб окончательно..?
Пост # 36/100 специально для проекта #я_блоггер_2