Черновик давнего интервью со мной

Давним поздним вечером Катя Токалова брала у меня интервью. Нужно было срочно что-то придумать, и мы сидели на моей кухне в Казани у экрана ноутбука с чашками и разговаривали, разговаривали, разговаривали.Вот содержимое исходного файла нашей беседы, без правок:

— О чём твои стихи?
— Сразу с этого начнем?! Да обо мне они, если честно, по выражению Борис Борисыча: «Мы поём о себе, о чём же нам петь еще?». Вот и получается о себе, и о других, но в зависимости от того, что я испытываю всвязи с этим. Мои стихи — высшее проявление моего эгоизма.

— Высшее проявление эгоизма… как ты пришла к этому? Когда они стали выливаться из тебя?
— Первое «что-то» с рифмами было написано в сентябре 2003 года. Помню, тогда стала с особым интересом читать поэзию серебряного века и до сих пор не могу от этой любви отойти, как-то вечером написала восемь строчек. Сейчас уже и не вспомню, о чём там было :)

— Ты сказала, что стихи — это «высшее проявление эгоизма», отсюда вопрос: вот эти поэты СВ, они тоже высоко проявляли свой эгоизм или как?
— Я думаю, что каждый человек так или иначе проявляет свой эгоизм. Стихи — неплохой способ на мой взгляд, менее пагубный, чем остальные. Да, я думаю, что и поэты СВ и все остальные, кроме них, писали в первую очередь из этих соображений. точнее сказать, это было двигателем. Стихи — это прекрасный способ отчуждения на бумагу того, что находится внутри. задаваясь вопросом, почему на свете гораздо больше печальных произведений, отвечу так: самые счастливые моменты не хочется никому отдавать в той или иной степени, хочется их максимально прочувствовать. поэтому пишутся грустные стихи. меня часто спрашивают: неужели у тебя в жизни так мало радости?? У тебя все строчки пронизаны той мыслью, что тебе плохо живется!» Нет, мне хорошо живётся, просто иногда появляется необходимость себя почистить. по сути, стихи — это отходы внутренней жизнедеятельности человека, как бы это не звучало.

— То есть ты делишься своей болью с читателем?
— Когда я пишу, я не думаю ни о чём, кроме того, что я в этот момент испытываю. потом, встает вопрос, могу ли я доверить то, что вышло, кому-то из людей.

— Но как мы видим, всё-таки доверяешь. сотни твоих стихов «гуляют» на просторах интернета и в тетрадках людей, которых ты возможно никогда не видела. значит, доверяешь? Значит, делишься?
— Интернет — очень интересная в этом плане штука. Как-то посмотрела у кого я в закладках в опостылевшем контакте, выяснилось, что там человек 20 помимо тех, с кем я хотя бы знакома — искренне удивлялась этому факту. А по-поводу доверия, мне говорили: «Ты не имеешь права писать в стол! моя мама перед сном перечитывает твои стихи и говорит, что ей становится легче». Поэтому… наверное, и я, читая поэтов СВ, находила в стихах себя и мне становилось легче, и если кто-то так же найдёт себя в моих строчках — я буду рада.

— Земфира пела «боль тем и полезна, что помогает двигаться дальше», ты согласна с этим?
— Начнем с того, что Земфира – одна из тех женщин, которыми я восхищаюсь. Себя я не считаю поэтом. Не в том контексте, в котором говорил об этом достопочтенный А.Ш. Бик-Булатов: «Они говорят, что мол, не поэт, мол, так, творчеством занимаюсь, они боятся ответственности быть поэтом», а в том смысле, что я считаю себя недостаточно зрелой, чтобы носить это звание. Когда я читаю, к примеру, Бродского, я понимаю, что это… как бы сказать, поэзия Мысли, а не поэзия Эмоции. Нередко утверждают наши мамы и папы, что в 18 каждый что-то пишет. Это поэзия самопознания, когда всё впервые, всё ярко, всё сочно и жизнь какая-то наполненная и сама по себе живая. А поэзия мысли – это какая-то зрелость, таким фантастическим образом уживающаяся в человеке с трепетным отношением к жизни, с той яркостью, которая у большинства пропадает с возрастом. Я не считаю себя поэтом, потому что не знаю наверняка, откуда берут мои стихи своё начало – от Эмоции или от Мысли, и не знаю, до какого времени буду способна писать стихи.

— Так всё-таки боль – полезна?
— Да кто бы знал бы! Я одно знаю – без неё не бывает. Невозможно без боли повзрослеть внутренне. Просто кому-то для ощущения вселенского горя достаточно сломанного ногтя, а кому-то необходимо попасть в инвалидное кресло, чтобы что-то оценить по-новому.

— Отчего повзрослела ты? Или взрослеешь. Понятно, что это не однодневный процесс.
— Я из тех, кто очень удачно родился, рос и жил. У меня благополучная семья, любящие родители, достойный старший брат, то есть мне не пришлось переживать тяжкой судьбы, лишений и всего остального. Сложный вопрос, отчего именно. Внутри что-то есть такое, что не дает плевать на всё и наслаждаться происходящим. Кто-то скажет, что, мол, «девочка с жиру бесится», а я просто не знаю, как по-другому. К примеру, я никогда не уеду из этой страны по доброй воле на ПМЖ, как бы её не хаяли все вокруг. У меня есть русская знакомая, которая вышла в свое время замуж и уехала в США на ПМЖ и родила там 3 дочерей, но она писала, что скучает по России, и уже не сможет жить здесь, но так и не сумела приспособиться жить там. Вот мне больно за мою страну, и в то же время я её считаю самой лучшей, самой многообразной, у нас ведь можно найти абсолютно всё!

— Абсолютно всё – это что?
— Я считаю, что жизнь – это негласная школа личности. Так вот Россия – это место, где можно научиться всему.

— Ты сказала, что тебе больно за свою страну, понятно, по каким причинам, ты как-то хочешь изменить что-то и если хочешь, то как?
— Я знаю, что не смогу заставить людей думать по-другому, не сумею заставить кого-то жить так, как он считает не верным, хоть я и могу быть свято уверована, что это единственно-верный способ жизни. Я отвечаю только за себя и своих близких. Близкие – те родственники, кто близок мне, любимый человек, друзья, моя кошка. Я могу помочь им, могу делать то, что будет как минимум не доставлять неудобств тем, кто вокруг меня. Вот говорили мне, что мои стихи лечат чьим-то мамам души, так я только за!

— Что главное в человеке, который в твоем возрасте сейчас?
— Я бы со скрипом нашлась, что ответить, что главное лично для меня, а у ж, что главное для среднестатистического человека – не знаю, не люблю, когда ровняют всех одной ложкой, все люди разные и потребности – тоже индивидуальны.

— Хорошо, тогда, что главное для тебя?
— Говорю же, со скрипом. Для меня сейчас слишком много главного. У меня высокая планка относительно семейных ценностей, пожалуй, мой любимый человек и всё наше с ним. Человечность – вот что в человеке ценно. Если я вижу, что кому-то плохо на улице, я подхожу и спрашиваю, чем могу помочь. Таким образом, стараюсь сохранить её, человечность эту. Помню, когда мне было лет эдак 15, шла по улице города моего детства 10 Мая утром, и увидела, что ветерану стало плохо, у него был приступ эпилепсии. Люди шли мимо, а он лежал с пеной у рта. Мне повезло, я знала, что нужно делать с человеком в момент приступа. Приехала скорая, я поехала с ним в больницу, потому что попросил. А когда его отпустили, я отвела его домой, он поил меня чаем, а потом вдруг расплакался, сказал, что в это утро он понял, что рисковал своей жизнью для таких как я людей, рассказал мне всю свою жизнь. Дядя Женя. Никогда не забуду.

— Арин, как-то ты сказала, что «по-сути твоя социальная биография равна нулю», как так? Не понимаю этого, люди ведь лезут из кожи вон, чтобы подчеркнуть себя социального во всем блеске. А даже если и не блестящая – они об этом не скажут.
— Моя – не блестящая, это как минимум. И я бы тоже не стала об этом говорить, если б не спросили. Но и выставлять себя в лучшем свете, я считаю, глупо. Снова возвращаемся к моменту субъективности человеческих ценностей. Я живу своим внутренним, конкретный интроверт. Поэтому мне неважно, какую человек имеет работу, образование, достаток, мне гораздо важнее, как он мыслит, разговаривает, чем живёт.

— Тебе есть чего стыдиться?
— Да, разумеется.

— За что тебе стыдно?
— Я очень завишу от того, что не могу оправдать ожиданий своих родителей. Мне стыдно за то, что не оправдываю. Проблема в том, что у меня образ жизни такой – учиться жить. Я пробую, разочаровываюсь, оставляю начатое, ищу новое, и нет моей вины в том, что от меня ждали чего-то другого. Было бы проще по факту, но сложнее для меня.

— То есть ты в первую очередь стараешься соответствовать тому, что у тебя внутри?
— Я сейчас могу сказать, что да, спустя время. А в момент свершения какого-то выбора, я просто веду себя так, как повела бы себя Арина Журавлева в такой ситуации. И только потом анализирую случившееся, мучаюсь чувством вины, иногда оно даже двигает меня к тому, чтобы наступить себе на горло и сделать так, как хотелось бы любимым мною людям, но, как правило, это получается очень тяжко для меня.

— Хорошо, тогда есть ли у тебя внутренняя потребность в издании твоих стихов?
— Больше да, чем нет. Мой отец неоднократно предлагал мне помочь материально с этим вопросом. Но я знаю, что мои стихи – это единственное по-настоящему моё, всё остальное мне уже дали родители. И если папа за стихи заплатит – своего не останется совсем. Я считаю, что если это действительно нужно не только мне, люди должны дать мне знать об этом, но понимаю, что никто мне ничего не должен. Я публикую их в контакте, на лит.сайтах (реже, чем В Контакте), и люди читают, те, которые хотят. Есть волшебная Аля Кудряшова, трогательная Вера Полозкова, которые вышли из Сети в бумажный, а потом и в человеческий мир. Это чудесные люди, талантливые, чувствующие, яркие. Я не берусь оценивать себя в этом плане, я просто есть, такая какая есть. Я считаю, что издание книги должно быть не брошюркой на 38 страниц, это должна быть книга, простая в оформлении, выверенная, тиражированная, проработанная внутри и снаружи. Это потребует довольно больших финансовых затрат и я сейчас себе этого позволить не смогу. Это раз. А два – это то, что с изданием стихов на бумаге (изданием в моём понимании), нужно будет-таки «называться поэтом». Кроме того, книга должна созреть. И еще. Всегда стоит вопрос перед любым человеком творчества: что поставить во главу – свою жизнь или своё творчество. Я на этот вопрос со временем отвечаю прозаично – мне важнее, чтобы было хорошо мне и моим близким, и если я уйду с головой в стихи, они станут работой и меня как таковой уже не останется. Я не могу этого допустить. Вспомним того же Есенина – он отдал себя стихам и сгорел. Я не хочу себе такой участи.

— Как ты считаешь, талант – это что такое? Он дается свыше, или мы его воспитываем в себе?
— Я думаю, что что-то должно быть изначально. Это не в том смысле, что я какая-то «право имеющая», а те, кто не пишут – «твари дрожащие», я о том, что это мало контролируемый процесс. Всё, что я могу делать, как стихотворец (не знаю, другого слова, кроме «поэт», а его избегаю всячески), это читать книги, расширять знание русского языка, анализировать все свои ощущения, думать, переваривать, совершенствовать свою способность работать с формой стихотворения. Но при этом, если нет изначально чего-то внутри, чему я не знаю названия, не получится развивать, потому что развивать будет нечего. Как говорил В.Высоцкий: «Наше счастье, что мы не знаем, как обуздать вдохновение, потому как если б мы сумели это – все бы вокруг были писатели да поэты». Я себя в моменты написания стихов чувствую проводником, который настраивается и записывает. Моя привилегия – всего лишь записать так или иначе.

— На что настраиваешься?
— Усовершенствуя себя, я отлаживаю свою работу, как работу приемника или инструмента можно наладить. В этом смысле.

— Что бы ты сказала нашему читателю? Быть может, пожелала бы?
— Мне бы хотелось, чтобы человек постоянно куда-то двигался, всякий человек. Застой внутренний – это страшно. Я пребывала в подобном состоянии около 2 лет, была вымотана и размазана собственным бездействием. Мне хотелось бы, чтобы каждый научился слушать себя, и шел тем путем, который диктуется изнутри, при этом придётся отвечать за свою дорогу. Я только так могу чувствовать себя живой и испытывать радость. Желаю всем научиться испытывать радость каждый день, замечать её и ценить.

Токалова, спасибо тебе за тот вечер и беседу!