Ябеда

По весне, как всегда из себя вынимаешь подранка —
замираешь и смотришь в глаза оголтелой, ушедшей юности,
и становится чуть тяжелее держать осанку.
Нет, не чуть тяжелее — так тяжело, что не вынести.

Оседаешь осадком, где был — вместе с пылью,
на самое дно себя —
будто дали поддых тебе — сбилось дыхание,
и ты падаешь в эти глазницы;
прорубаешь окно из себя,
как из бездны —
и глядишь,
не осмеливаясь на касание.

Руки кажутся восковыми, лицо — неправильным,
неправдивым, застывшим, как будто лишенным симметрии.

Все подранки в своих стенаниях правы и праведны,
Только ты — не стыкуешься больше с такой геометрией.

Вроде был год за годом — давно и добротно собранный:
упорядочен, крепко сколочен, ровен геометрически.
Только каждой весной ты на дно летишь — почкой сорванной.
Недоживший, до срока убитый,
ни черта не видавший практически.

Этой юной, голубоглазой пигалице, так и хочется, сальным пальцем своим грозя,
изречь:
«Ты, соплячка, сядь, помолчи, да пойди — поживи с мое!
Раньше, знаешь какая в вёсны была Гроза?!
А не то что нынче — капли что острие…
Ты пойди-пойди — наживи свое»!

А она мне в ответ: «Запомни, взаймы живешь —
не расплатишься!
верь — не верь, я-то знаю, ты — старая!»

И такие ключицы ее сквозь платьице,
и такая она нежная и усталая…

Я сквозь зубы ей брошу с досадой: «Ябеда!»

Вы бы прожили заново, так же,
сквозь нее?

Юность осью в нас — нитка алая.
Вы бы прожили?

Я бы — да.